Еще десять-пятнадцать лет назад живые мертвецы, считавшиеся объектом низкой культуры, то есть исключительного интереса со стороны поклонников хоррор-индустрии и гиков, внезапно просочились в академические круги. В конце нулевых все больше ученых сообществ и исследователей всерьез начало изучать зомби-феномен. Университеты Калифорнии, Ирвина и Балтимора даже ввели предмет под названием zombie studies. В 2009 году известный американский профессор, специалист по международным экономическим отношениям Дэниел Дрезнер пишет статью «Теория международной политики и зомби» для авторитетного журнала Foreign Policy. Дрезнер проводит мыслительный эксперимент, смысл которого в том, как неолиберализм и неоконсерватизм справятся с зомби-апокалипсисом.
К академической рефлексии о ходячих покойниках подключились и здравоохранительные институты. К примеру, в 2012 году Центр по контролю и профилактике заболеваний США выпускает графический роман и серию постеров, инструктирующих, как выжить и какие меры предпринимать в условиях зомби-пандемии.
В настоящий момент Amazon продает более 800 000 товаров, так или иначе связанных с зомби: фильмы, книги, компьютерные игры, комиксы, одежду, предметы интерьера, средства макияжа…
И все же: почему именно ходячие мертвецы? Почему именно они, по словам Дрезнера, стали самым вирусным поп-феноменом, явно потеснившим старые сюжеты об экзорцизме и демонах, которые оттеснены на периферию хоррора?
Демоны vs зомби
Демоны — это изобретение теологии позднего Средневековья и раннего Ренессанса, и они больше не отвечают образу современности не только потому, что религиозные догмы и практики утратили свое прежнее значение. Даже если демон как кинотроп по-прежнему все еще живуч, то он больше не пугает. И не пугает он потому, что Валак или Вельзевул — это существа абсолютной инаковости.
В известной статье 1919 года о жутком Фрейд пишет, что наибольший ужас вызывает самое знакомое, привычное, повседневное, претерпевшее резкие изменения, отчего оно кажется инородным и особенно устрашающим. В этом смысле зомби обладает этим состоянием «пороговости» между чем-то антропоморфно-узнаваемым и его новой метаморфозой.
Мы боимся ходячих мертвецов, потому что они — наш фантазматический Другой, которому мы приписываем собственные темные стороны, психические аффекты, коллективные травмы. Но, если быть точнее, зомби — это не только проекция человеческого. В них еще кроется экономическое и политическое отчаяние.
Некроз капитализма
Интерес к определенным жанрам всегда соразмерно связан с политической или социальной турбулентностью. Например, гангстерские фильмы были в 1930-е ответом на времена экономического спада. Характерно, что после краха компании Lehman Brothers, ставшего толчком к глобальному кризису, от которого пострадали миллионы людей, производство фильмов о зомби выросло в разы — во всяком случае, так пишет в своей книге «Living with the Living Dead» профессор Бэйлорского университета Грег Гарретт.
Практически в самом начале книги «Капиталистический реализм» культуролог Марк Фишер пишет о неолиберализме и субъекте как о живой плоти, «которую он [неолиберализм] преобразует в мертвый труд, <…> а производимые им зомби — это мы сами».
Различные мутации капитализма, в том числе с его постфордистскими формами гибкого труда, неизменно опираются на заменимость и конвейерность живых тел, на овеществление природных ресурсов до статуса мертвой материи. Это сверхдинамичный темный витализм, в котором само понятие жизни непрерывно отрицает себя.
Люди с недостаточной зарплатой, частично занятые или неспособные подстроиться под конвейер, попросту должны умереть. Так работает рыночная логика, решающая, чьи жизни будут под защитой, а чьи уйдут в мясорубку. Философ Ахилл Мбембе в работе «Некрополитика» называл статус таких людей «расходной жизнью». Эти выполосканные режимом экзистенции изобразил еще в 1978 году Джордж Ромеро в «Рассвете мертвецов», где небольшая группа людей баррикадируется в супермаркете, пока ожившие трупы через стекло наблюдают, как выжившие вовлечены в потребление, им самим уже недоступное.
Ходячий мертвец у Ромеро — это жертва капитализма, оторванная от благ и сносной жизни, а зомби-апокалипсис — следствие той биополитической ситуации, где взят курс на систематическое пренебрежение людьми, описанный Фуко.
Капитализм, как и вспышка зомби-вируса, — это лихорадочная потребность в увеличении суммарной массы мертвой плоти. И капитализм, и власть умертвляют человеческий ресурс, чтобы жить. Они и их зомби-репрезентация как бы заявляют — «я жив даже в смерти».
Однако пострадавшими и опустошенными становятся не только люди, которым не хватает средств к существованию, но и те, кто ими пресыщен. Так, фигуру зомби можно расценивать и как метафору обычного потребителя.
В эссе «Американский кошмар: неолиберализм, неоконсерватизм и дедемократизация» профессор политологии Венди Браун пишет: «Выбирающий субъект и субъект управляемый — это не противоположности… Интеллектуалы из Франкфуртской школы, а задолго до них Платон предложили теорию полной совместимости индивидуального выбора и политического подчинения, изобразив демократических субъектов, которые не противятся политической тирании или авторитаризму именно потому, что они поглощены сферой выбора и самоудовлетворения, которые они принимают за свободу».
Зомби, как и мы, вовлечены в производство желаний и возбуждений — они всегда голодны. Подпитываемые идеями либертарианства, ослабляющими чувство политической ответственности, мы беспрерывно потребляем — так же жадно, как поедают плоть живые мертвецы.
Булькающие тела
Зомби, как правило, — это стадные создания, скучивающиеся в единую массу разлагающейся плоти. К примеру, во многих частях «Обители зла» такая масса становится океанической, превосходящей границы кадра. В сериале «Ходячие мертвецы» зомби огромными стаями несколько раз в год мигрируют.
Это скопление мертвых тел чем-то напоминает пикет, митинг, демонстрацию, то есть попытку посредством телесности (корпореальности) манифестировать свои политические заявления. И тут нельзя не упомянуть труд Джудит Батлер «Заметки к перформативной теории собрания».
В этой книге Батлер анализирует телесную форму оспаривания, обусловленную эскалацией прекарных процессов. Будь то массовые собрания против загрязнения окружающей среды, секьюритизации политики, пропасти в экономическом неравенстве или приватизации институций — прекариат участвует в собраниях самого разного рода. Батлер утверждает, что само по себе занятие публичных пространств сцепленными между собой телами — даже без четко сформулированных требований — уже весомое высказывание.
Важное место Батлер как раз уделяет вербализации, а точнее, ее отсутствию — множественные тела «говорят» за себя. В редком фильме зомби способны говорить. Как правило, они лишь нечленораздельно мычат.
Если вооружиться перформативной теорией собрания, то протесты прекариата напоминают скопления зомби как «намеренно удерживаемое отношение, сотрудничество» тел, даже в своем молчании говорящих: «Мы — не расходный материал».
Страх скорости
Наконец, одной из главных фобий второй половины прошлого и начала нынешнего века стало не только само наличие вирусов вроде Эболы и Марбурга, но и их высокая воспроизводимость и быстрая реплицируемость. В современном мире вирусы и бактерии становятся особенно опасными в результате высокоразвитой системы передвижения и глобализма, позволяющих их носителям распространять заразу гораздо быстрее. Спекулятивный реалист, биофилософ и исследователь биопанка Юджин Такер в тексте «Криптобиология» пишет: «Микробы формируют инфекционные сети внутри тела и сети заражения между телами, а наша современная система передвижения простирает эту соединяемость поперек геополитических границ».
Поэтому боязнь зомби-пандемии становится формой новой боязни скорости. К слову, канадский математик из Университета Оттавы Роберт Смит даже вывел формулу, при помощи которой можно вычислить, как быстро весь мир поглотит некровирус: на это потребуется чуть меньше года.
Фильмы о зомби-эпидемии точно схватывают и нарастающий страх перед милитаризацией здравоохранительных институтов, разработками биооружия и фармакополитики, которые осуществляют молекулярный контроль над субъективностью, регулируя уровень серотонина, тестостерона или инсулина в так называемой архитектуре тела путем инъекций и препаратов. И в фильмах вспышка зомби-лихорадки всегда начинается с нулевого пациента, соприкоснувшегося с вирусом археологического, космического, природного, но чаще всего лабораторного происхождения.
Отличить естественную эпидемию от рукотворной становится все сложнее. Поэтому хорроры о зомби-инфицированных схватывают возросшее недоверие к здравоохранительным институтам, финансируемым в конспирологической логике разными формами правления.
В эскалации темы зомби мы можем обнаружить самих себя в качестве расходных единиц капитализма или неолиберализма по обе стороны успешного потребления; в зомби-апокалипсисе отражено общее положение прекариата; наконец, мы видим в нем манифестацию страха и перед естественными вирусами Эбола и Зика, и перед рукотворным биологическим оружием.
Источник: